— Господин лейтенант, господин лейтенант! Вас срочно требует командир — откуда-то издалека слышу голос.

Уже полностью придя в себя, я открыл глаза и оглянулся вокруг: видимо сражение в Зоне Отчуждения и все последующие страшные события вырубили меня как выключатель света в каюте. После ухода в Иное я провалился в небытие прямо возле главных экранов башни, прислонившись спиной к остаткам моей капсулы управления огнем.

В свете штатного матово-белого освещения я огляделся. Вокруг меня стояла картина страшнейшего разрушения. Опаленные термо-фотонными разрывами стены башни почернели и потрескались, разбитые, вернее оплавленные, словно растаявшие на солнце плитки шоколада, казенные части двух орудий. В кормовой части башни, где уже подняли непроницаемые переборки, картина была еще хуже. В пылу сражения, еще полностью не отойдя от взрыва, я сделал совершенно неправильный вывод. Изолировали не внутреннее пространство башни, изолировали пробитый акивно-броневой корпус нашего корабля. По левому борту в нем зияла серебристая заплатка из нано-ботов, я так думаю, туда ушел весь запас батарейной палуби, никак не меньше. Поверхность палубы выгорела до активной брони, я ясно видел ее выпуклую структуру. В глубине коридоров и переходов уже наладили временное освещение, судя по черноте стен дела, там обстояли ничуть не лучше. Да, здорово нас разделали. Впрочем, крейсер прорыва и не предназначен для отражения Вторжения. Для этого у Империи есть совсем другие корабли и средства, но и тем не менее.

— Господин лейтенант! — силуэт перед глазами снова потянул руку к моему плечу.

— Да, да, слышу, — ответил я, пытаясь встать на ноги — слушаю тебя, Володя, и прекрати меня трясти, голова гудит — узнаю комендора из второй башни, которой командовал лейтенант Лавришин.

— Так ведь ничего удивительного, у вас контузия — он смотрел на меня с тревогой на свой медицинский анализатор — после первого залпа глотов ваша башня была отмечена «Периметром» как «управляемая дистанционно», а весь расчет как «боевые потери». Вот меня господин лейтенант сразу после выхода в Иное сюда и послал.

— Володя, а что с боевой сетью, я ничего не вижу в шлеме?

— «Периметр» отключен, в бою получены повреждения запасного питания периметра, сейчас технари занимаются — скороговоркой выпалил комендор.

Теперь понятно, зачем нужно было командиру таким странным образом меня вызывать к себе.

— Вас срочно требует командир — снова затараторил наводчик.

— А «Полтава», что с «Полтавой»? — неожиданно в голове промелькнула мысль — может быть все это мне привиделось?

— Нет больше «Полтавы» — глухо ответил мой собеседник, через треть минуты после входа в Иное по кораблю объявили о гибели экипажа и корабля.

Он закусил губу и отвернулся. Он был всего лишь на два года старше меня и вот не выдержал. Иди — это просто от пережитого? Ведь из нашего экипажа, да и вообще из 7 Флота толком никто и не воевал. Да, были стычки в Окраинных Мирах, стрельбы на полигонах. Но чтоб вот так, своими глазами увидеть гибель такого количества своих сослуживцев сразу — не было никого. Похоже не только мне сегодня было плохо, но раскисать мы не имеем права, наши товарищи не для того пожертвовали собой, чтобы мы тут сопли друг другу вытирали. Мы должны сталь еще сильнее и вернуться туда. Чтобы сполна расплатиться за их гибель.

— Отставить — резко, по Уставу, одернул я его — возвращайтесь в расположение подразделения.

— Есть, господин лейтенант! — комендор щелкнул каблуками «ратника», бегом двинулся к палубному проему и исчез в нем. Мне же предстоял путь в самую середину корабля — в боевую рубку управления. Зачем же я понадобился командиру? С трудом поднявшись на ноги, я поплелся к выходу из моей полуразрушенной башни. Спускаясь на скоростном лифте с самой верхотуры носовой части, я разглядывал наш корабль, сквозь проемы палуб. Воронки от снарядов и торпед, от ударов штурмовых дронов и истребителей исковыряли поверхность и палубы крейсера, словно капли дождя песчаный пляж в грозу. Где то они были глубокие, где то мелкие и широкие, но на всю видимую мной часть внешний корпус был просто усеян шрамами войны. Да, капиталки нам не миновать, и месть за «Полтаву» откладывается как минимум до конца ремонта.

— Лейтенант Давыдов по вашему приказанию прибыл! — отдавая честь, рука взлетела к правому виску.

— Вольно, господин лейтенант — морщась от боли, ответил мне командир корабля — каперанг Егоров, он сидел в навигационном кресле, и даже не пытался подняться. Я увидел целых три медицинских блока, закрепленные на командире, очевидно, что только они не давали ему свалиться в забытье и хоть как то командовать кораблем. Позже я узнал, что он под обстрелом глотов, в составе аварийно-спасательной партии главного поста, тушил пожар в носовом отсеке первой башни, когда там не осталось орудийной прислуги, и были исчерпаны все средства автоматического тушения огня.

— С Вами хотят поговорить — произнес, вернее, прошептал Егоров. Он кивнул головой в сторону рубки управления огнем — там, в полутьме помещения, склонился над активным экраном управления боем командир Особой Группы, вице-адмирал Табулин. Высокий, стройный, обладающий сильным и жилистым, без лишнего веса телом профессионального военного. Тёмные, коротко стриженые волосы, властное волевое лицо с выразительными серо-стальными глазами, жесткая щетина с проседью. У командира Особой группы, по слухам, была одна очень интересная особенность. Он обладал пронзительным взглядом, который буквально проникал в душу собеседника, и казалось, что он видит его насквозь. Эта особенность очень пугала различных «службистов», пытающихся быстренько сделать карьеру и осесть в штабах или на складах — подальше от бесконечных походов и возможных стычек с противником.

Дополняла портрет командира великолепная уставная флотская форма, безупречно сидевшая на нём. Впрочем, ничего удивительного в этом нет. Абсолютно все выпускники Академии ВКС являются примером для подражания — великолепно образованные, и в тоже время являющиеся несгибаемыми «машинами» в бою, люди которые могут всё.

Командир разглядывал на экране события, сохраненные «периметром», одновременно делая какие-то пометки на боковом экране, слегка касаясь его пальцами. Увидев меня, он кивнул на кресло. Отставив свое занятие, он взял переносной стул и сел напротив меня. Я никогда не видел его так близко. А увидев, признаться оробел.

— Я хочу, чтобы то, что я скажу, осталось между нами, насколько это возможно — начал он наш разговор.

— Так точно, господин, контр-адмирал — я вскочил с кресла. Табулин поморщился, словно съел лимон.

— Не надо, отставить — он посмотрел на Егорова